Хорал [litres] - Кент Харуф
Внизу, проходя по дому, Гатри слышал, как мальчики оживленно болтают на кухне звонкими, высокими голосами. На минутку он остановился послушать. Что-то про школу. Какой-то мальчик говорит так, а этот так, и еще один, третий мальчик, говорит, что все совсем иначе, ведь он-то знает, и все это на игровой площадке за школой. Он вышел на крыльцо, подошел по дорожке к пикапу. Выцветший красный «додж» с глубокой вмятиной на левом заднем крыле. Небо было ясным, день – светлым, только начинался, а воздух был свеж и прохладен, и Гатри ненадолго ощутил прилив надежды и оптимизма. Вынул из кармана сигарету, зажег ее, постоял немного, разглядывая серебристый тополь. Затем сел в пикап, завел его, выехал на Рейлроуд-стрит и проехал вперед пять или шесть кварталов к Мэйн. Пикап взметал позади шлейф дорожной пыли, и та сияла на солнце, как частицы золота.
Виктория Рубидо
Еще не проснувшись, она ощутила, как тошнота подкатывает к груди и горлу. Как спала, в белых трусиках и просторной футболке, она вскочила с кровати и метнулась в ванную, где скорчилась на кафельном полу, одной рукой убирая струящиеся волосы от лица и рта, а другой держась за край унитаза, пока ее рвало. Тело содрогалось в спазмах. Потом ниточка слюны свисала с губы, тянулась, длилась, оборвалась. Она ощутила слабость и пустоту. Горло горело, грудь болела. Смуглое лицо было теперь неестественно бледным, отдавало желтизной, а щеки впали. Темные глаза казались больше и еще темнее, а на лбу выступила тонкая пленка липкого пота. Она стояла на коленях, ждала, когда закончится приступ тошноты.
В дверях возникла женщина. Она тут же щелкнула выключателем, залив ванную резким желтым светом.
– Это еще что? Виктория, что с тобой?
– Ничего, мама.
– Что-то не так. Думаешь, мне тебя не слышно?
– Иди спать, мама.
– Не ври мне. Ты ведь пила.
– Нет.
– Не ври мне.
– Я не вру.
– Что тогда?
Девушка встала с пола. Они взглянули друг на друга. Худощавая женщина лет под пятьдесят, с изможденным лицом, осунувшимся, усталым, несмотря на сон, в синем атласном халате, который она стягивала на обвислой груди. Давно крашенные волосы были неестественного бордового цвета, белые корни виднелись на висках и у лба.
Девушка повернулась к раковине, смочила водой махровую салфетку и прижала ее к лицу. Вода капала на тонкую майку.
Женщина посмотрела на нее, вынула сигареты из кармана халата, достала зажигалку, зажгла сигарету и закурила в дверях. Почесала голую щиколотку пальцами другой ноги.
– Мама, обязательно здесь сейчас курить?
– Я ведь здесь. Это мой дом.
– Прошу, мама.
Ее снова замутило. Она почувствовала, как поднимается тошнота. Вновь склонилась над унитазом, и ее рвало, плечи и грудь содрогались от спазмов. Волосы она инстинктивно убирала с лица.
Женщина стояла над ней, курила, изучала ее. Наконец девушка закончила. Встала и вернулась к раковине.
– Знаешь, что я думаю, мисс? – сказала женщина.
Девушка опять прижала влажную салфетку к лицу.
– Думаю, ты позволила себя обрюхатить. Думаю, в тебе сидит ребенок, это из-за него тебя тошнит.
Девушка держала салфетку у лица и смотрела на мать в зеркало.
– Ведь так?
– Мама.
– Так ведь, да?
– Мама, не надо.
– Ах ты глупенькая шлюшка.
– Я не шлюха. Не называй меня так.
– А как мне тебя называть? Тому, что ты сделала, есть название. Я тебя предупреждала. А теперь взгляни на себя. Взгляни, что случилось. Я же говорила.
– Ты много чего мне говорила, мама.
– Лучше не умничай со мной.
Глаза девушки наполнились слезами.
– Помоги мне, мама. Мне нужна твоя помощь.
– Слишком поздно, – сказала женщина. – Ты себя в это втянула, сама и выпутывайся. Твой отец тоже хотел, чтобы я ему помогала. Каждое утро, когда приходил домой пьяный и жалкий. Но тебе я не буду помогать.
– Мама, прошу.
– И можешь убираться из этого дома. Как и он. Ты такая умная, все-то ты знаешь. Я не потерплю здесь такого.
– Ты ведь не всерьез.
– Посмотрим. Испытай меня, мисс.
В спальне она оделась в школу: короткая юбка и белая футболка, сверху джинсовая куртка – та же одежда, что и вчера, перекинула через плечо красную лаковую сумочку на длинном ремне. Ушла из дома, не поев.
Она шла в школу будто во сне, с узкой улочки свернула на Мэйн-стрит, пересекла железнодорожный переезд и выбралась на широкий, пустующий поутру тротуар, брела мимо витрин магазинов, оглядываясь на свое отражение: присматривалась к походке, осанке – и не замечала в себе пока никаких перемен. Ничто ее не выдавало. Она видела себя в юбке и куртке, с красной сумочкой, качавшейся на бедре.
Айк и Бобби
Они запрыгнули на велосипеды, выехали с домашней дорожки на гравийное покрытие Рейлроуд-стрит и направились на восток, к городу. Воздух все еще был прохладен, пах конским навозом, деревьями, сухой сорной травой, землей и чем-то еще, что они не могли назвать. Перед ними пара сорок раскачивалась, крича, на ветке виргинского тополя, потом одна из птиц упорхнула к деревьям возле дома миссис Фрэнк, а другая четырежды прострекотала, резко и коротко, и тоже улетела.
Они катили по гравийной дороге, миновали старый заброшенный газовый завод с высокими заколоченными окнами, свернули на тротуар Мэйн-стрит, подпрыгивая, пересекли железнодорожные пути и выехали на мощенную булыжником платформу у станции. Это было одноэтажное здание из красного кирпича с зеленой черепичной крышей. Внутри находился зал ожидания, душный и пыльный, три или четыре деревянные скамьи с высокой спинкой, похожие на церковные, выстроились в ряд лицом к поезду, а касса с единственным окном скрывалась за черной решеткой. У стены снаружи на брусчатке стоял старый зеленый молочный фургон на железных колесах. Фургон больше не использовался. Но Ральфу Блэку, начальнику станции, нравилось, как тот смотрится на платформе, так что он не стал его убирать. Забот у Блэка было немного. Пассажирские поезда останавливались в Холте лишь на пять минут, прибывали и уходили, этого времени хватало, чтобы два-три пассажира могли сесть или сойти, а сотрудник в багажном вагоне выбрасывал на платформу «Денверские новости». Газеты уже лежали там, стопка перевязана бечевкой. Нижние порвались при падении о грубые булыжники.
Мальчики прислонили велосипеды к молочному фургону, Айк складным ножом перерезал бечевку. Затем они сели на коленки, разделили стопку пополам и
